Пьяный корабль.

Спускался я по рекам безучастным,
не ощущая тяги бурлаков:
прикованы они к столбам ужасной
толпою краснокожих крикунов.

Я к судьбам экипажа равнодушен,
возившего на мне зерно и шёлк.
Убиты бурлаки ордой орущей.
Теперь куда угодно плыть я смог.

И, в всплесках разозлённого прилива,
я глуше был ребячьего ума,
бежал! От полуостровов уплыл я,
не вынесших возни. Была зима.

Проснулся я, благословлённый штормом,
и танцевал, как пробка, на волнах.
Десять ночей я в колыбели моря
не сожалел о глупых маяках!

И нежно, словно яблочная мякоть,
проникла сквозь еловый тёс вода.
Она с меня следы вина и слякоть,
штурвал и якорь смыла без следа.

С тех пор купался я в Поэме Моря —
настойке солнц оттенка молока,
той, что лазурь небес пожрала вскоре;
утопленник задумчив там слегка;

там синева вдруг разлилась по миру,
и медленные ритмы в блеске дня;
пьянее алкоголя, лиры шире
любви алеет горькая волна!

Я знаю небо в молниях и смерчи,
прибоев и течений быстрый бег,
рассвет воспламенившийся и вечер,
всё, что считает зримым человек!

Я видел солнце в жутком ореоле
и отблески в лиловых сгустках тьмы,
где волны, как античные актёры,
одеты дрожью пенной бахромы!

Мне снилось — ночью я, в снегах слепящих,
то медленное море целовал,
то созерцал движенье сил неспящих,
то след певцов светящихся искал!

Я месяцами следовал за зыбью,
что истерично штурмовала риф.
Не думал я, что пароходов глыбы
душили Океан, его сдавив!

Столкнулся я с Флоридою цветущей,
где в человечьей шкуре — дух пантер.
Уздечки радуг там стянули пуще
стада морей, чей цвет столь мрачно сер!

Болот громадных видел я волненье —
запутался бы в них Левиафан!
И вдруг, посреди штиля — вод крушенье,
водоворот, вспенивший океан!

Волн перламутр — и мель в глуби залива,
и жар небес, и холод ледника.
Гигантских змей поникшие изгибы
источены червём исподтишка!

А рыбки — их я показал бы детям,
в волнах поющих рыбок золотых.
В цветистой пене нёсся я, и ветер
дул в спину, подгоняя, каждый миг.

Отшельник, я, покинут полюсами,
качаясь, плыл в рыдании морей,
а иногда, опутанный цветами,
я замирал среди своих путей…

У полуостровов накат суровый
ярился, ударял в мои борта.
Я плыл вперёд, а мне навстречу снова
своих несчастных жертв несла вода.

Так я, корабль, что среди бухт потерян,
которым управляет ураган,
которого не вытащить на берег,
чей корпус от воды соленой пьян —

своим лиловым дымом я, свободный,
дырявил стены красные небес
и — да простится мне такая вольность —
сморкался и на солнце весь облез,

бежал, как сумасшедшее полено,
в сопровождении морских коньков,
и протыкал ежеминутно небо
я мачтой в блеске Эльма огоньков.

Дрожавший, бегемотов рев заслышав
иль бурный мальстрем за пятьдесят лье,
я вечную тревожил неподвижность,
мне жаль Европы мёртвый барельеф!

Я видел звёздные архипелаги
и острова, откуда путь открыт
на небеса — о , эта ночь! — не там ли
в изгнанье яркость дней грядущих спит?

Я разрыдался! Так грустны восходы,
луна ужасна, солнце горько мне.
Я от любви впал в пьяную дремоту.
Киль треснет, я покой найду на дне!

Европы воды — бездна ледяная,
и в сумерки туда, присев слегка,
ребёнок, полный грусти, отпускает
кораблик хрупкий, словно мотылька.

Я не смогу, волна, в твоей истоме
купаясь, покориться людям вновь,
не подниму свой гордый флаг над морем
и не увижу страшных глаз мостов…



на главную